Неточные совпадения
Я выделывал ногами самые забавные штуки: то, подражая лошади, бежал маленькой рысцой, гордо поднимая ноги, то топотал ими
на месте, как баран, который сердится
на собаку, при этом хохотал от души и нисколько не заботился о том, какое впечатление произвожу
на зрителей, Сонечка тоже не переставала смеяться: она смеялась тому, что мы кружились, взявшись рука за руку, хохотала, глядя
на какого-то старого барина, который, медленно поднимая ноги, перешагнул через платок, показывая вид, что ему было очень трудно это сделать, и
помирала со смеху, когда я вспрыгивал чуть не до потолка, чтобы показать свою ловкость.
«За твой, — грит, — грех
помираю!» И так мне стало тошно с того самого время: легче вот руки наложить
на себя…
места не найду…
— Ну, раньше смерти не
помрешь. Только не надо оборачиваться в таких делах… Ну, иду я, он за мной, повернул я в штрек, и он в штрек. В одном
месте надо
на четвереньках проползти, чтобы в рассечку выйти, — я прополз и слушаю. И он за мной ползет… Слышно, как по хрящу шуршит и как под ним хрящ-то осыпается. Ну, тут уж, признаться, и я струхнул. Главная причина, что без покаяния кончился Степан-то Романыч, ну и бродит теперь…
— А-ах, ба-атюшки… Да я бы
на месте померла.
Сборы переселенцев являлись обидой: какие ни
на есть, а все-таки свои туляки-то. А как уедут, тут с голоду
помирай… Теперь все-таки Мавра кое-как изворачивалась: там займет, в другом
месте перехватит, в третьем попросит. Как-то Федор Горбатый в праздник целый воз хворосту привез, а потом ворота поправил. Наташка попрежнему не жаловалась, а только молчала, а старая Мавра боялась именно этого молчания.
— А Макар Горбатый… Прежде в лесообъездчиках ходил. Основа-то
помер, так
на его
место он и поступил… Ничего, правильный мужик. В волости-то не житье, а масленица.
— Как знать, милый друг маменька! А вдруг полки идут! Может быть, война или возмущение — чтоб были полки в срок
на местах! Вон, намеднись, становой сказывал мне, Наполеон III
помер, — наверное, теперь французы куролесить начнут! Натурально, наши сейчас вперед — ну, и давай, мужичок, подводку! Да в стыть, да в метель, да в бездорожицу — ни
на что не посмотрят: поезжай, мужичок, коли начальство велит! А нас с вами покамест еще поберегут, с подводой не выгонят!
Дошли до Мордовского городища — четырёх бугров, поросших дёрном, здесь окуровцы зарывали опойц [Опойца, опоец и опийца — кто опился вина, сгорел,
помер с опою. Где опойцу похоронят, там шесть недель дожди (стеной) стоят, почему и стараются похоронить его
на распутье,
на меже — Ред.] и самоубийц; одно
место, ещё недавно взрытое, не успело зарасти травой, и казалось, что с земли содрали кожу.
— Это такие люди — неугомонные, много я их встречал. Говорят, будто щуров сон видели они: есть такая пичужка, щур зовётся. Она снами живёт, и песня у неё как бы сквозь дрёму: тихая да сладкая, хоть сам-то щур — большой, не меньше дрозда. А гнездо он себе вьёт при дорогах,
на перекрёстках. Сны его неведомы никому, но некоторые люди видят их. И когда увидит человек такой сои — шабаш! Начнёт по всей земле ходить — наяву искать
место, которое приснилось. Найдёт если, то —
помрёт на нём…
— Как пропал глаз? О, это было давно, еще мальчишкой был я тогда, но уже помогал отцу. Он перебивал землю
на винограднике, у нас трудная земля, просит большого ухода: много камня. Камень отскочил из-под кирки отца и ударил меня в глаз; я не помню боли, но за обедом глаз выпал у меня — это было страшно, синьоры!.. Его вставили
на место и приложили теплого хлеба, но глаз
помер!
Юсов. Понимать-то тут нечего. Хоть тысячу человек приведите, все бы
померли со смеху, глядя
на вас. Этого человека вам бы слушать надобно было, разиня рот, чтобы словечка не проронить, да слова-то его
на носу зарубить, а вы спорите! Ведь это комедия, ей-богу, комедия, ха, ха, ха!.. Вот вас дядюшка-то и отделали, хе, хе, хе! да еще мало. То ли бы следовало. Будь я
на его
месте… (Делает строгую гримасу и уходит в кабинет.)
Ипполит. После этого уж только
помирать остается
на моем
месте.
— Ишь оно дело-то какое; какой грех
на душу принял: польстился
на деньги, — заметил старик. — А что, братцы, он ведь это неспроста?
Помереть мне
на этом
месте, коли спроста…
— Мы ведь недавно, всего, кажись, три недели, сюда подоспели… Вот парнюхе старуху свою хотелось проведать… да
место вышло податно, так и остались зимовать… а то бы я навестил тебя…
на ребяток поглядеть хотелось, мать-то их добре
померла… так что ж ты, Антонушка?.. К нам, что ли?..
Что же далее? Насмотрелся он всего по походам в России: ему не понравился дом, где батенька жили и
померли. Давай строить новый, да какой? В два этажа, с ужасно великими окнами, с огромными дверями. И где же? Совсем не
на том
месте, где был наш двор, а вышел из деревни и говорит: тут вид лучше. Тьфу ты, пропасть! Да разве мы для видов должны жить? Было бы тепло да уютно, а
на виды я могу любоваться в картинах.
На все его затеи я молчал, — не мое дело, — но видел, что и великие умы могут впадать в слабость!
Он решил вопрос странно, — тем, что Павел Павлович хотел его убить, но что мысль об убийстве ни разу не вспадала будущему убийце
на ум. Короче: «Павел Павлович хотел убить, но не знал, что хочет убить. Это бессмысленно, но это так, — думал Вельчанинов. Не
места искать и не для Багаутова он приехал сюда — хотя и искал здесь
места, и забегал к Багаутову, и взбесился, когда тот
помер; Багаутова он презирал как щепку. Он для меня сюда поехал, и приехал с Лизой…»
— Бывало мое дело не лучше твоего. Нажалилась как-то генеральша
на меня, так генерал нагайкой меня лупцовал-лупцовал, так и думал:
на месте помру. После-то снял рубаху, так вся спина точно пьявками усажена… Вот как бывает, милый ты друг!.. У тебя хоть причина есть, а у меня и этого не бывало.
«Ну, ин сбивай артель. Вдвоем али втроем нечего и идти — дорога трудная. Наберется человек десять — и ладно. А уж я пойду, поколе ноги-то носят. Хоть
помереть бы мне в другом
месте, а не
на этом острову».
Кухарка. Потому тут нашей сестры пропадает — плотину пруди. Всякому маяится
на легонькую работу да
на сладкую пищу. Ан глядь, со сладкой-то пищи сейчас и свихнулась. А свихнулась, им уж такая не нужна. Сейчас эту вон — свеженькую
на место. Так-то Наташа сердешная: свихнулась — сейчас прогнали. Родила, заболела, весною прошлой в больнице и
померла. И какая девушка была!
— Какой же ты, друже, санитар, если спишь
на земле, да ещё и брюхом
на неё лёг, а? А ну ты простудишь себе брюхо, — ведь сляжешь
на койку, да ещё, чего доброго, и
помрёшь… Это, друже, не годится, — для спанья у тебя есть
место в бараке. Тебе не сказали про это? Да ты и потный, и знобит тебя.
Андашевский. Да-с, да!.. По крайней мере почин в этом ей прямо принадлежит!.. Тогда этот несчастный Вуланд
помер; экспедицию его, я знал, что по многим обстоятельствам нельзя было оставить без начальника, а между тем граф заболел, и таким образом обязанность выбора легла
на мне; но я решительно не знал, кого назначить, так что говорю, наконец, об этом жене… Она мне и посоветовала. «Чего ж, говорит, тебе лучше: попроси князя Янтарного принять это
место!.. Может быть, он и согласится».
— Да что уж тут… Известное дело, — гиблое
место… Дочь моя за внуком его была, за Евгениевым. Вот и пошли Авдеевы… Не живучи… Сам
помер, мать
померла, вон двое
на руках остались… Я старый, они кволые… Мальчик вот припадочный… Так, видно, и изноем… Следу не останется…
Поцеловал бы, кажись, говорю, да и
помер бы
на этом самом
месте!» Она засмеялась…
— Да
помереть мне, с
места не вставши, коли такого дельца я не состряпаю, — весело вскрикнула Фленушка. — А ты, Настенька, как Алешка придет к тебе, — прибавила она, садясь
на кровать возле Насти, — говори с ним умненько да хорошенько, парня не запугивай… Смотри, не обидь его… И без того чуть жив ходит.
«А где стол стоит, тут
померла она, — думалось ему, — тут-то в последний час свой молила она за меня». И умилилось сердце его, а
на глазах слеза жалости выступила… Добрая мысль его осенила — вздумалось ему
на том
месте положить семипоклонный начал за упокой Насти.
Другой
на месте заволжанина давно бы с голода
помер, но он не лежебок, человек досужий.
Трех годов
на новом
месте не прожил, как умер в одночасье. Жена его
померла еще в Родякове; осталось двое сыновей неженатых: Мокей да Марко. Отцовское прозвище за ними осталось — стали писаться они Смолокуровыми.
— Тронуть-то не тронут, это верно, — сумрачно отвечал Сурмин. — А придется и мне покинуть насиженное
место, в город, что ль, перебираться. Ежели разгонят матерей, какая мне будет здесь работа? С голоду
помрешь на безлюдье… Признаться, и я, как Манефа же, местечко в городу себе приискал.
— А ведь она плачет.
Помереть на этом
месте плачет! Ей жаль Наташу! Вот те святая пятница, мать-пятидесятница — жаль! — затараторила шепотом Паша Канарейкина, поспевая всюду со своей лисьей мордочкой и проворно снующим носом.
Света не взвидел Андрей Тихоныч…
Место,
на котором отец его
помер, про которое и мечтать не смел.